Время сновидений
Автор: ShelestНазвание: Время сновидений
Автор: Dark Star
Бета: Feuille Morte
Рейтинг: PG
Персонажи и пейринги: Рипли Э. Шепард
Жанр: Drama, deathfic.
Аннотация: Человек, рожденный и воспитанный на Земле (или, хотя бы, на земле), может изначально воспринимать космос как нечто пугающее, чуждое, неуютное. Но что делать тому, кто рожден и вырос в космосе, привык к нему, любит его? Одинокая смерть в безвоздушном пространстве становится для астронавта кошмаром совсем иного сорта. (Иными словами: интерпретация самого начала второй игры.)
Предупреждения: нет
От автора: Я из тех романтиков, что в детстве зачитывали астрономическую энциклопедию до дыр; повзрослев, все еще жалеют о том, что не стали космонавтами. К звездам у меня всегда было трепетное отношение, оно передалось Рипли Шепард и нашло свое выражение в тексте, который, в итоге, похож одновременно на фик и на эссе о космосе.
Статус: закончен
Название: Время сновидений
Автор:Dark Star
Бета: Feuille Morte
Рейтинг: PG
Персонажи и пейринги: Рипли Э. Шепард
Жанр: Drama, deathfic.
Аннотация: Человек, рожденный и воспитанный на Земле (или, хотя бы, на земле), может изначально воспринимать космос как нечто пугающее, чуждое, неуютное. Но что делать тому, кто рожден и вырос в космосе, привык к нему, любит его? Одинокая смерть в безвоздушном пространстве становится для астронавта кошмаром совсем иного сорта. (Иными словами: интерпретация самого начала второй игры.)
Предупреждения: нет
От автора: Я из тех романтиков, что в детстве зачитывали астрономическую энциклопедию до дыр; повзрослев, все еще жалеют о том, что не стали космонавтами. К звездам у меня всегда было трепетное отношение, оно передалось Рипли Шепард и нашло свое выражение в тексте, который, в итоге, похож одновременно на фик и на эссе о космосе.
Статус: закончен
Для атмосферности:
— Шепард!
Вспышка была настолько яркой, что обожгла даже сквозь сомкнутые веки. Показалось, что и оглушила тоже: разом оборвались треск помех, крик Джокера, стон погибающего корабля, и уши заложила холодная, мертвая тишина.
Рипли открыла глаза.
В пять лет космос был для нее загадкой и открытием, и бородатый, нелюдимый навигатор Даллас, похожий на состарившегося Кефея, рассказывал ей о звездах, мешая вместе правду и вымысел, почерпнутые из научно-популярных журналов факты и древние мифы. В незапамятные времена он отослал свою подрастающую дочь с корабля и теперь любил Рипли вместо той, что вышла замуж, уехала за семь ахейских морей и никогда не писала и не звонила первой.
В четырнадцать Рипли убедила Хадсона, генеральского сына, помочь ей натянуть тяжелый кокон скафандра и выкинуть ее — без разрешения, без ведома взрослых, без страховочного троса — за борт. Так, она читала, раньше короновали в астронавты: оставляли новобранцев подвешенными в черноте посреди звезд, а потом подбирали их, воющих и извивающихся, потрясенных и раздавленных соприкосновением с бесконечностью внечеловеческого бытия Вселенной. Космос был проверкой на прочность, пройти которую с честью мог не каждый. Рипли так и не удалось попробовать свои силы: струсивший Хадсон невовремя рассказал все родителям, и вместо испытания в открытом космосе состоялась тяжелая беседа за закрытыми дверями. Рипли жег стыд перед отцом, но то был лишь первый из ее глупых подростковых бунтов, и не было возможности захлопнуть этот ящик Пандоры, однажды открыв его.
В восемнадцать лет, когда космос прятался от нее за голубой чашей Земли, Рипли открыла для себя популяризаторов астрономии и начала двухвековое путешествие от последних докладов Бесаральского института космических наук к обаятельным, но невыносимо старомодным передачам Карла Сагана. Огни Земли затмевали любые звезды, поэтому она ходила в планетарий, только чтобы посмотреть на искусственное небо в серебряных точках — так, должно быть, странствующий Одиссей, поднимаясь ночью на палубу, высматривал во тьме огни далеких маяков и представлял себе, что это берега родной Итаки. Космос был возвращением домой.
К двадцати девяти годам Рипли побывала в сотне солнечных систем, оставила радиомаяки на десятках диких планет и, к удовольствию Прессли, недурно ориентировалась в пиктограммах звездных карт. Она выходила в безвоздушное пространство не раз и не два, но этот немой, не покоренный цивилизацией мир неизменно поражал ее. Когда ноги отрываются от последней опоры, космос встречает тебя с холодным радушием океана, обкатывающего песчинку, и там, открытый нейтринным течениям и солнечным ветрам, понимаешь ненужность и неуместность горячего дыхания, стучащей в висках крови и упорного сердца. Там становится лишним любое слово и движение бесполезных рук и ног, любое проявление нелепой и хаотичной органической жизни; промерзая до самого ядра, ты готов начать бесконечное падение, падение, падение в никуда, и единственное, что удерживает тебя от превращения в небесное тело, — пуповина страховочного троса между тобой и кораблем.
Руки Шепард привычно опустились на пояс, но крепления были ослаблены и пусты. Ей хотелось кричать.
Перед ней плыла объятая огнем, искалеченная «Нормандия». Атака вражеского корабля превратила ее в раскаленную сверхновую, в горниле которой исчезало то немногое, что Рипли называла своим: родительская фотография и подаренный на восьмилетие макет безымянного крейсера, значок Спектра и кобальтовая форма офицера Альянса с золотыми нашивками, верный битый «Мако» и полная карта изученных галактических земель...
Рипли еще успела протянуть к ним руку — и тут остов фрегата дал слабину, дрогнул и раскололся, открывая беспорядочное нутро. Под кожей обшивки обнажился скелет погнутых балок. Лопались под давлением швы, и пластины на мостике встали дыбом. На палубе не осталось ни одного целого дисплея, и в открытом пространстве рассыпалось молочное крошево битых экранов. Голубая волна пробежала по кораблю от носа до кормы, будто «Нормандия» вздыхала напоследок — я хочу жить, — прежде чем расколоться надвое.
Бушевавший в нижнем отсеке огонь задохнулся, угасли червленые сполохи. Искрили порванные артерии кабелей. Чернели слепые глазницы, в которых еще недавно были пузатые спасательные шлюпки, крутились легкие лохмотья обшивки, и все это — в полном безмолвии, в мертвой, безразличной тишине, лишь сердце бухало в ушах — я хочу жить — да где-то далеко, словно на другом краю вечности, тревожно пищал датчик.
Датчик! Рипли отчаянно дернулась, извернулась и схватила отошедший шланг, подтягивая его к клапану на затылке, а тот дразнился и выскальзывал из рук, как кольчатая змея. Давай же, давай же! — повторяла Рипли, стиснув зубы, чувствуя, как выступает на лбу испарина, но пальцы все не могли нащупать резьбу и срывались, звезды прыгали перед глазами, превращаясь из точек в струны, и внезапно Рипли поняла, что это — я не хочу умирать — конец.
Что, вот так?
Я — астронавт, подумалось ей. Мы рождаемся в полете, в прыжке, в тесных каютах в самой утробе Галактики, голубое небо в облаках знаем по картинкам, а космос — это свое, родное, привычное с детства, как колыбель. Это не горсточка огоньков, видных с земли, это непознанный мир, в сравнении с которым понимаешь свою малость. Из этих глубин мы появляемся, в них же и уходим, когда из шлюза вылетает невесомый саркофаг с бездыханным уже телом, но не живьем же — нет, нет, только не так, нет — не заживо же быть упокоенной в этой пустоте и тишине!
Оставить Шепард наедине со звездами было, наверное, последней насмешкой судьбы, да только — вот беда — Рипли не нашла в себе сил огрызаться в ответ. Сердце с такой силой колотилось в груди, что было больно. Надрывался датчик. Она рванулась, потому что привыкла сражаться до последнего, сражаться — и побеждать, но в горле уже свернулся холодный ком, и немели пальцы, сжимавшие шланг. Меж них потекло дыхание — белесая дымка, оседавшая инеем на перчатках. Вдох — не хочу умирать — усилие — и еще один вдох. И еще. И еще.
Ее мягко разворачивало в безвоздушном пространстве. Осколки «Нормандии» дернулись куда-то в сторону и скрылись из виду, а чужая мглистая планета, наоборот, выплыла из-под ног, и поднимавшееся за спиной Рипли солнце золотило ее кромку. Вдох — усилие. Было бы ей легче, увидь она голубую Землю или обетованную Терра Нову? Насколько легкой вообще бывает смерть? Вдох — борьба. Перед глазами темнело, в груди бесновалась боль, но Рипли еще сражалась за каждый глоток кислорода: даже сейчас воля к жизни была в ней сильнее отчаяния.
Какая-то важная мысль билась на краю сознания в такт скачущему пульсу, стучала в висках, пульсировала в кончиках пальцев, но угасающий разум уже не мог ее поймать. Слишком поздно, слишком — сердце, казалось, вот-вот лопнет, звездная пыль забила легкие, и нечем больше дышать, и холодно, холодно — до чего она хрупкая, эта человеческая жизнь, эта искорка между бытием и небытием, которая сейчас —
Господи, прими мою душу!
Датчик захлебнулся и затих.
Господи!
Над чужой планетой взошло солнце.
Мгновение, другое — свет пронзил косматые облака, и они засветились изнутри, как драгоценные камни: медовые, бронзовые, янтарные. Выше, над узорами полярного сияния, кружили осколки «Нормандии», ослепительно яркие в первых утренних лучах. Чернота космической ночи отступала, однако на границе окрашенного рассветом неба еще виднелись тускневшие россыпи Млечного Пути. Это был восход не одной звезды, но целой Галактики, всех миллионов и миллиардов ее блистательных солнц. Многие из них, должно быть, тысячи лет назад разлетелись сверхновыми или свернулись в черные дыры, а может, тихо угасли, исчезнув с навигационных карт мертвых теперь цивилизаций, но лучи пронесли память о них сквозь расстояние и время, и над ледяными пустынями разгоралось утро, наполненное их далеким светом.
Тьма за границей рассвета лишь казалась мертвой: астронавт знает, что на самом деле она полна жизни, чужой и чуждой. Как взбаламученные воды океана несут в себе песчинки и микроорганизмы, она несла неисчислимое количество безымянных звезд и планет, пыли и сора, которые сливались в розовато-молочную туманность и закручивались спиралью. В звездных колыбелях расцветали новые светила. Четко и ровно бились нейтронные сердца пульсаров — тук-тук, тук-тук, — и солнечные ветра играли на звонких космических струнах. На фоне бездны, где не все сверхновые удостоены занесения в каталоги и не каждая галактика носит свое название, не глупо ли давать имя щепотке пыли, которой является человек?
Имя Шепард разошлось в пространстве пустым набором звуковых волн. А что до человека... В космосе не бывает ненужных, бесполезных небесных тел. Молчащая Вселенная приняла человека в свои объятия, чтобы разбить его на атомы и частицы, вернуть к первозданному состоянию, рассеять по галактикам и однажды, через миллионы и миллиарды лет, зажечь на чьем-то небе еще одну звезду.
Какое-то время спустя где-то в окрестностях Солнечной системы автоматика старого, уже заброшенного учеными спутника приняла и расшифровала сигнал. Это оказался женский голос, слабый, полустертый временем и расстоянием, что ему пришлось преодолеть. Если вслушаться — хотя кому было вслушиваться? — можно было еще различить отдельные слова:
«...отряд уничтожен — помехи — всем, кто меня слышит. Говорит сержант Рипли Эллен Шепард, единственная оставшаяся в живых — помехи — Акуза. Передаю точные координаты — помехи — повторяю: отряд уничтожен... Говорит сержант Шепард».
1. Время сновидений (dreamtime) — понятие из мифологии австралийских аборигенов. Оно описывает период перед сотворением Земли, когда в особой взаимосвязи существовали только души человека, всех животных и растений. Время сновидений все еще существует за пределами материального мира; оттуда приходят души новорожденных и туда возвращаются души умерших. По версии народа аранда бога, создавшего Землю, звали Алчерой.
2. Слова Карла Сагана слишком хороши, чтобы не привести их целиком: "Some part of our being knows this is where we came from. We long to return. And we can. Because the cosmos is also within us. We're made of star-stuff. We are a way for the cosmos to know itself".
Ссылка на оригинал:http://bioware-fanfic-club.diary.ru/p168983779.htm
Автор:Dark Star
Бета: Feuille Morte
Рейтинг: PG
Персонажи и пейринги: Рипли Э. Шепард
Жанр: Drama, deathfic.
Аннотация: Человек, рожденный и воспитанный на Земле (или, хотя бы, на земле), может изначально воспринимать космос как нечто пугающее, чуждое, неуютное. Но что делать тому, кто рожден и вырос в космосе, привык к нему, любит его? Одинокая смерть в безвоздушном пространстве становится для астронавта кошмаром совсем иного сорта. (Иными словами: интерпретация самого начала второй игры.)
Предупреждения: нет
От автора: Я из тех романтиков, что в детстве зачитывали астрономическую энциклопедию до дыр; повзрослев, все еще жалеют о том, что не стали космонавтами. К звездам у меня всегда было трепетное отношение, оно передалось Рипли Шепард и нашло свое выражение в тексте, который, в итоге, похож одновременно на фик и на эссе о космосе.
Статус: закончен
Для атмосферности:
Мы сделаны из звездного вещества. Через нас космос познает себя.
Карл Саган
Карл Саган
— Шепард!
Вспышка была настолько яркой, что обожгла даже сквозь сомкнутые веки. Показалось, что и оглушила тоже: разом оборвались треск помех, крик Джокера, стон погибающего корабля, и уши заложила холодная, мертвая тишина.
Рипли открыла глаза.
В пять лет космос был для нее загадкой и открытием, и бородатый, нелюдимый навигатор Даллас, похожий на состарившегося Кефея, рассказывал ей о звездах, мешая вместе правду и вымысел, почерпнутые из научно-популярных журналов факты и древние мифы. В незапамятные времена он отослал свою подрастающую дочь с корабля и теперь любил Рипли вместо той, что вышла замуж, уехала за семь ахейских морей и никогда не писала и не звонила первой.
В четырнадцать Рипли убедила Хадсона, генеральского сына, помочь ей натянуть тяжелый кокон скафандра и выкинуть ее — без разрешения, без ведома взрослых, без страховочного троса — за борт. Так, она читала, раньше короновали в астронавты: оставляли новобранцев подвешенными в черноте посреди звезд, а потом подбирали их, воющих и извивающихся, потрясенных и раздавленных соприкосновением с бесконечностью внечеловеческого бытия Вселенной. Космос был проверкой на прочность, пройти которую с честью мог не каждый. Рипли так и не удалось попробовать свои силы: струсивший Хадсон невовремя рассказал все родителям, и вместо испытания в открытом космосе состоялась тяжелая беседа за закрытыми дверями. Рипли жег стыд перед отцом, но то был лишь первый из ее глупых подростковых бунтов, и не было возможности захлопнуть этот ящик Пандоры, однажды открыв его.
В восемнадцать лет, когда космос прятался от нее за голубой чашей Земли, Рипли открыла для себя популяризаторов астрономии и начала двухвековое путешествие от последних докладов Бесаральского института космических наук к обаятельным, но невыносимо старомодным передачам Карла Сагана. Огни Земли затмевали любые звезды, поэтому она ходила в планетарий, только чтобы посмотреть на искусственное небо в серебряных точках — так, должно быть, странствующий Одиссей, поднимаясь ночью на палубу, высматривал во тьме огни далеких маяков и представлял себе, что это берега родной Итаки. Космос был возвращением домой.
К двадцати девяти годам Рипли побывала в сотне солнечных систем, оставила радиомаяки на десятках диких планет и, к удовольствию Прессли, недурно ориентировалась в пиктограммах звездных карт. Она выходила в безвоздушное пространство не раз и не два, но этот немой, не покоренный цивилизацией мир неизменно поражал ее. Когда ноги отрываются от последней опоры, космос встречает тебя с холодным радушием океана, обкатывающего песчинку, и там, открытый нейтринным течениям и солнечным ветрам, понимаешь ненужность и неуместность горячего дыхания, стучащей в висках крови и упорного сердца. Там становится лишним любое слово и движение бесполезных рук и ног, любое проявление нелепой и хаотичной органической жизни; промерзая до самого ядра, ты готов начать бесконечное падение, падение, падение в никуда, и единственное, что удерживает тебя от превращения в небесное тело, — пуповина страховочного троса между тобой и кораблем.
Руки Шепард привычно опустились на пояс, но крепления были ослаблены и пусты. Ей хотелось кричать.
Перед ней плыла объятая огнем, искалеченная «Нормандия». Атака вражеского корабля превратила ее в раскаленную сверхновую, в горниле которой исчезало то немногое, что Рипли называла своим: родительская фотография и подаренный на восьмилетие макет безымянного крейсера, значок Спектра и кобальтовая форма офицера Альянса с золотыми нашивками, верный битый «Мако» и полная карта изученных галактических земель...
Рипли еще успела протянуть к ним руку — и тут остов фрегата дал слабину, дрогнул и раскололся, открывая беспорядочное нутро. Под кожей обшивки обнажился скелет погнутых балок. Лопались под давлением швы, и пластины на мостике встали дыбом. На палубе не осталось ни одного целого дисплея, и в открытом пространстве рассыпалось молочное крошево битых экранов. Голубая волна пробежала по кораблю от носа до кормы, будто «Нормандия» вздыхала напоследок — я хочу жить, — прежде чем расколоться надвое.
Бушевавший в нижнем отсеке огонь задохнулся, угасли червленые сполохи. Искрили порванные артерии кабелей. Чернели слепые глазницы, в которых еще недавно были пузатые спасательные шлюпки, крутились легкие лохмотья обшивки, и все это — в полном безмолвии, в мертвой, безразличной тишине, лишь сердце бухало в ушах — я хочу жить — да где-то далеко, словно на другом краю вечности, тревожно пищал датчик.
Датчик! Рипли отчаянно дернулась, извернулась и схватила отошедший шланг, подтягивая его к клапану на затылке, а тот дразнился и выскальзывал из рук, как кольчатая змея. Давай же, давай же! — повторяла Рипли, стиснув зубы, чувствуя, как выступает на лбу испарина, но пальцы все не могли нащупать резьбу и срывались, звезды прыгали перед глазами, превращаясь из точек в струны, и внезапно Рипли поняла, что это — я не хочу умирать — конец.
Что, вот так?
Я — астронавт, подумалось ей. Мы рождаемся в полете, в прыжке, в тесных каютах в самой утробе Галактики, голубое небо в облаках знаем по картинкам, а космос — это свое, родное, привычное с детства, как колыбель. Это не горсточка огоньков, видных с земли, это непознанный мир, в сравнении с которым понимаешь свою малость. Из этих глубин мы появляемся, в них же и уходим, когда из шлюза вылетает невесомый саркофаг с бездыханным уже телом, но не живьем же — нет, нет, только не так, нет — не заживо же быть упокоенной в этой пустоте и тишине!
Оставить Шепард наедине со звездами было, наверное, последней насмешкой судьбы, да только — вот беда — Рипли не нашла в себе сил огрызаться в ответ. Сердце с такой силой колотилось в груди, что было больно. Надрывался датчик. Она рванулась, потому что привыкла сражаться до последнего, сражаться — и побеждать, но в горле уже свернулся холодный ком, и немели пальцы, сжимавшие шланг. Меж них потекло дыхание — белесая дымка, оседавшая инеем на перчатках. Вдох — не хочу умирать — усилие — и еще один вдох. И еще. И еще.
Ее мягко разворачивало в безвоздушном пространстве. Осколки «Нормандии» дернулись куда-то в сторону и скрылись из виду, а чужая мглистая планета, наоборот, выплыла из-под ног, и поднимавшееся за спиной Рипли солнце золотило ее кромку. Вдох — усилие. Было бы ей легче, увидь она голубую Землю или обетованную Терра Нову? Насколько легкой вообще бывает смерть? Вдох — борьба. Перед глазами темнело, в груди бесновалась боль, но Рипли еще сражалась за каждый глоток кислорода: даже сейчас воля к жизни была в ней сильнее отчаяния.
Какая-то важная мысль билась на краю сознания в такт скачущему пульсу, стучала в висках, пульсировала в кончиках пальцев, но угасающий разум уже не мог ее поймать. Слишком поздно, слишком — сердце, казалось, вот-вот лопнет, звездная пыль забила легкие, и нечем больше дышать, и холодно, холодно — до чего она хрупкая, эта человеческая жизнь, эта искорка между бытием и небытием, которая сейчас —
Господи, прими мою душу!
Датчик захлебнулся и затих.
Господи!
Над чужой планетой взошло солнце.
Мгновение, другое — свет пронзил косматые облака, и они засветились изнутри, как драгоценные камни: медовые, бронзовые, янтарные. Выше, над узорами полярного сияния, кружили осколки «Нормандии», ослепительно яркие в первых утренних лучах. Чернота космической ночи отступала, однако на границе окрашенного рассветом неба еще виднелись тускневшие россыпи Млечного Пути. Это был восход не одной звезды, но целой Галактики, всех миллионов и миллиардов ее блистательных солнц. Многие из них, должно быть, тысячи лет назад разлетелись сверхновыми или свернулись в черные дыры, а может, тихо угасли, исчезнув с навигационных карт мертвых теперь цивилизаций, но лучи пронесли память о них сквозь расстояние и время, и над ледяными пустынями разгоралось утро, наполненное их далеким светом.
Тьма за границей рассвета лишь казалась мертвой: астронавт знает, что на самом деле она полна жизни, чужой и чуждой. Как взбаламученные воды океана несут в себе песчинки и микроорганизмы, она несла неисчислимое количество безымянных звезд и планет, пыли и сора, которые сливались в розовато-молочную туманность и закручивались спиралью. В звездных колыбелях расцветали новые светила. Четко и ровно бились нейтронные сердца пульсаров — тук-тук, тук-тук, — и солнечные ветра играли на звонких космических струнах. На фоне бездны, где не все сверхновые удостоены занесения в каталоги и не каждая галактика носит свое название, не глупо ли давать имя щепотке пыли, которой является человек?
Имя Шепард разошлось в пространстве пустым набором звуковых волн. А что до человека... В космосе не бывает ненужных, бесполезных небесных тел. Молчащая Вселенная приняла человека в свои объятия, чтобы разбить его на атомы и частицы, вернуть к первозданному состоянию, рассеять по галактикам и однажды, через миллионы и миллиарды лет, зажечь на чьем-то небе еще одну звезду.
***
Какое-то время спустя где-то в окрестностях Солнечной системы автоматика старого, уже заброшенного учеными спутника приняла и расшифровала сигнал. Это оказался женский голос, слабый, полустертый временем и расстоянием, что ему пришлось преодолеть. Если вслушаться — хотя кому было вслушиваться? — можно было еще различить отдельные слова:
«...отряд уничтожен — помехи — всем, кто меня слышит. Говорит сержант Рипли Эллен Шепард, единственная оставшаяся в живых — помехи — Акуза. Передаю точные координаты — помехи — повторяю: отряд уничтожен... Говорит сержант Шепард».
1. Время сновидений (dreamtime) — понятие из мифологии австралийских аборигенов. Оно описывает период перед сотворением Земли, когда в особой взаимосвязи существовали только души человека, всех животных и растений. Время сновидений все еще существует за пределами материального мира; оттуда приходят души новорожденных и туда возвращаются души умерших. По версии народа аранда бога, создавшего Землю, звали Алчерой.
2. Слова Карла Сагана слишком хороши, чтобы не привести их целиком: "Some part of our being knows this is where we came from. We long to return. And we can. Because the cosmos is also within us. We're made of star-stuff. We are a way for the cosmos to know itself".
Ссылка на оригинал:http://bioware-fanfic-club.diary.ru/p168983779.htm
Просмотры: 1454
5
0
