Чертова Омега!
Сколько месяцев прошло? Один? Два? Три? Он потерял счет дням. Нет, конечно, при желании, он мог посчитать, сколько раз долбаный кроган приносил ему еду, и, поделив итоговую сумму на два, определить точное количество дней, проведенных в этой дыре. Но ему было лень.
Всё-таки нужно было взять с собой на Омегу Вэйл. Свернуть шею её подружке-азари и забрать девчонку с Тессии. Вейл безошибочно определяла его расстояние до грани и была единственной, кто мог его остановить. Конечно же, это его бесило. А кого бы не привела в бешенство опека сопливой малолетки? Но именно в глазах Вейл он хотел выглядеть лучше, чем на самом деле является.
Он всё равно переходил черту. Но делал это чище. Не оставляя следов.
Убийства были смыслом его жизни... Его работой... Его сутью. Это было лучшее из всего, что дрелл умел. Именно такими создавала своих ассасинов Организация. Но в отличие от других наемных убийц, большинство из которых ассоциировало себя лишь оружием в руках заказчика, дрелл себя таковым не считал. Было что-то убогое в том, чтобы считать себя чьей-то вещью. Выслуживаться перед заказчиками? Дрелл вспоминал их лица... Алчные, амбициозные, трусливые, похотливые, а порой просто жалкие... он не понимал насколько нужно низко пасть в собственных глазах, чтобы сделать из себя орудие их воли.
Не чувствовал себя дрелл и частью Организации: он просто смирился с её существованием. Она была неким необходимым злом. Лишала его свободы, загоняла в рамки, но взамен давала защиту от Закона... можно сказать, лицензию на убийство. Взаимовыгодное сотрудничество для того, кто выбрал целью служение самой смерти.
Да... Его очаровывала смерть. Прикосновение к ней возвращало веру, что в этой гребаной жизни всё-таки есть какой-то смысл. Почти каждый заказ был связан с какой-то мерзкой историей о мести, борьбе за власть, неудержимой ревности, какой-то низменной злости. Но смерть была способна остановить это нескончаемое моральное разложение и превратить убожество в подлинное произведение искусства.
Чувства вины не было. Смерть сродни рождению... всегда в муках, в страхе перед неизведанным, но это лишь соразмерная плата за возможность сделать первый вдох своей новой жизни. Так что он был кем-то вроде заботливой мамочки для своих жертв.
79 дней. Он всё-таки посчитал, сколько времени разглядывает черный коридор за силовым полем, отделяющим пространство камеры от желанной свободы. Еще одна насмешка Арии Т’Лоак... Свет неоновых ламп был приглушен, и казалось, что преграды к свободе не существовало... Но стоило лишь встать и подойти к преграде ближе, чем на пол метра, как заключенного тут же отбрасывало назад к стене...
«Черт, где же ты, Вэйл? Ты должна была уже раз сто вытащить меня из этой долбаной клетки».
Так попасть из-за шлюхи... Где-то в глубине души (а точнее сказать, того, что от неё осталось) дрелл понимал: девушку не стоило убивать. Она не была ни объектом заказа, ни врагом Организации... Вполне милая и безобидная человеческая девчушка... Голубые наивные глаза, каштановые вьющиеся волосы, по-детски припухлые губы, глупый смех... Грак’х говорил, что ей было всего восемнадцать.
Делл почувствовал, как его опять затягивает в солипсизм, но не стал себя останавливать.
...Её заплаканные глаза... слезы текут по щекам, смешиваясь с тушью, и становятся черными... Тело дрожит от страха, переплетенного с болью. Взгляд покалеченного зверька... Черт, почему она не пытается убежать? Что заставляет её всю жизнь вкладывать в этот безответный шепот: «Не надо... Пожалуйста, не надо...»? Неужели воля может быть так просто сломлена?.. будто нищенка, выпрашивает жалость и милосердие у убийцы... Ему становится смешно. Её тело сплошь покрыто ожогами, оставленными его пальцами. Биотика вышла из-под контроля... Нет. Ложь. Он сознательно её отпустил. Но нет ни раскаянья, ни ужаса от содеянного, только извращенное чувство наслаждения... Огонь, который раньше жег только его, сейчас сжигает существо, которому просто не повезло оказаться рядом... Сжигает заживо... Под его рукой, как бабочка о стекло, бьется её сердце... сердце всегда хочет жить... Еще несколько часов назад он рассчитывал на тривиальный вечер: клуб, бар, выпивка, секс с приглянувшейся шлюхой... Теперь огонь, боль, секс слились воедино, перешли допустимую черту... стали чем-то большим... Он смотрит в её глаза, ищет хоть один проблеск борьбы, ярости, ненависти, гнева... Но находит лишь обещание: «Я сделаю всё, что угодно, только прекрати...». Сломанная вещь. Но то чувство экстаза, что она ему подарила, было подлинным, настоящим, будто сама жизнь. Он выполнит её просьбу... Освободит от страха, боли, отчаянья... от участи, которую она для себя выбрала, – быть для кого-то предметом одноразового использования... от необходимости собирать себя по частям и искать смысл, которого нет... «Спасибо» – шепчет он, чуть касаясь губами её уха, берет с тумбочки пистолет и стреляет ей в голову. Его ладонь, лежащая на её груди, запоминает последние удары сердца...
– У меня к Вам предложение, Рейвен Галлеон.
Он почти простонал от необходимости вернуться к действительности. Как долго Т’Лоак за ним наблюдает? Она была приблизительно метрах в пяти от него. С ней был батарианец Грак’x и еще какой-то турианский дрыщ. Они были так близко, что пальцы его рук начали ныть от желания прикоснуться к их шеям.
– Мое сердце разбито, Ария. Думал, Вы просто пришли меня навестить... Полюбоваться, рассказать пару анекдотов. Спросить: «Что нового?»...
– Не паясничайте, Галлеон. Вы не в том положении.
Дрелл хмыкнул. Он находил довольно забавным то, как азари гневно грозит ему пальчиком. Не этого ли он ждал? Наконец, сама королева снизошла до него презренного. С каким же удовольствием он отправит её обратно на небеса. Увы, пока лишь метафорично...
– Не могу принять предложение. – Он изобразил усталый вид, зевнул и закрыл глаза, выбирая воспоминание для «перепросмотра». Всё-таки это дар – возможность заново пережить выбранные моменты. Было ли странным, что, погружаясь в воспоминания, он обязательно снова кого-то убивал? Наверное, нет... и, скорее всего, поэтому дрелл почти не пользовался этой своей способностью: истории были закончены и ничего не значили для его «настоящего»...
– Но Вы даже его не выслушали!
Её голос звенел гневом и нетерпением... Дрелл отметил, что ему нравится этот голос. В нем была чистота. Ни одной фальшивой ноты, порождаемой уязвленным самомнением. Похоже, он ей для чего-то чертовски нужен. Довольно интригующе... ведь её батарианец был лучшим из того, что когда-либо создавала Организация.
Без сомнений, T’Лоак рассчитывала на больший интерес с его стороны. До чего же приятно разочаровывать эту суку.
Дрелл улыбнулся и открыл глаза.
– У Вас же хорошие информаторы, Ария. Разве они не отчитались о том, что азари совсем не в моем вкусе? Так что переспать у нас просто не получится... физиологически... не буду врать, что об этом сожалею... Хотя если Вы способны удовлетвориться пальцами...
Охранник турианец, выкрикивая ругательства, бросился к терминалу рядом с камерой.
«Ну давай, парень. Еще чуть-чуть. Убери это чертово поле, и мои мечты, наконец, начнут сбываться...»
– Успокойся, Ченар. – Батарианец вытянул руку, преграждая турианцу путь. – Разве не понимаешь? Именно этого ублюдок и добивается.
«Ублюдок»... Рейвен не любил это слово. Организация дала ему новое имя, переписала его биографию, но в нем продолжал жить тот восьмилетний мальчик, знающий о своих корнях и гордящийся именем, которое остальные дреллы стремились вычеркнуть со страниц своей истории. Это было имя тех, кто предпочел свободу, непоколебимость и смерть на Рахане спасению в рабстве у ханаров. Имя его предков.
Дреллы ничего не забывали. Будучи ребенком, он не понимал, почему на него смотрят, как на пятно, которое необходимо стереть, но отчего-то не получается... Почти в каждом обращенном на него взгляде проскальзывала досада, недоумение и откровенное презрение заядлого чистоплюя. «Исчезни. У тебя нет права на существование», – читал по глазам он.
Рейвен беззаботно улыбнулся. Да, пожалуй, слово «ублюдок» он может воспринимать, как комплимент.
Ария Т’Лоак молчала.
Черт подери, но она действительно была восхитительна. Это выражение наигранного снисхождения с ноткой легкого пренебрежения: будто он – неразумное дитя, не понимающее, когда нужно остановиться... Этот циничный и насмешливый изгиб губ... Эти сияющие фиалковые глаза, отвечающие гневом на вызов...
Эта выжидающая подтянутая поза кошки, готовой в любой момент совершить прыжок...
Арию Т’Лоак навряд ли можно было назвать типичной представительницей своей расы.
Не было в ней ни непринужденной грации, ни отпечатка извечной истины во взгляде, порождающего настолько сильный диссонанс с суетой и изменчивостью этого безумного мира, что любая типичная азари кажется ожившим монументом какой-то древней богини, олицетворением первозданной женственности...
Но именно отсутствие этих черт делало нетитулованную королеву Омеги притягательной для дрелла. Правда, в этом притяжении не было влечения – лишь холодный интерес коллекционера редкостей.
– Может, закончим ломать комедию? – Азари дождалась, пока дрелл закончит осматривать её с выражением дельца на батарианском невольничьем рынке и, наконец, встретится с ней взглядом. – Мне нужно, чтобы Вы убили для меня одного человека.
Несносный дрелл гортанно рассмеялся.
Азари почти ненавидела его. Эти жалкие потуги унизить её... они должны были вызвать у неё лишь смех, но почему-то веселился именно он... Это порождало злость. Была в этой злости примесь чего-то еще. Нет. Не влечения. Она пока еще в своем уме и просто не может хотеть этого неуправляемого психопата.
– Неужели кто-то еще не смог удовлетворить Ваши желания, Ария?
Сделанный им акцент на слове «удовлетворить» демонстрировал, что в его словах нет сексуального подтекста. Он ничего не пытался скрыть или спрятать за словами... поддразнить... Он просто продолжал нахально насмехаться.
Лучше закончить эту комедию до того, как она потеряет остатки самообладания. Ария положила ладонь на плечо батарианца.
– Он – идиот. Пойдем, Грак’x, незачем терять время.
Но батарианец не спешил уходить, как, впрочем, и сама азари. Он всегда доводил дело до конца. И если наилучшее решение проблемы требовало от него поступиться гордостью или чувством долга, то он, не раздумывая, жертвовал этими чувствами.
К тому же Грак’x чувствовал некую прелесть в этом спектакле, где несгибаемый «матриархат» Арии Т’Лоак столкнулся с «пуленепробиваемым мужским шовинизмом» наемника дрелла.
– Мальчик злится: уж очень долго оставили его без внимания. Поэтому с ним сложно вести диалог. – Батарианец хмыкнул, прежде чем продолжить. – 5 миллионов кредитов, Рейвен. Ну и, конечно, свобода при условии, что больше не будет зажаренных шлюх на Омеге. А всего-то нужно грохнуть одного паршивого засранца.
Сердце дрелла забилось чаще. И дело было вовсе не в величине вознаграждения. Деньги для Рейвена были лишь приятным пустячком, который скрашивал скучные часы досуга... Пять миллионов кредитов... Самый высокооплачиваемый заказ, принятый Организацией за последние пятнадцать лет, был оценен в полтора. Обычная же цена чьей-то смерти укладывалась в сто тысяч.
Такой гонорар мог быть обусловлен только одним... Политик? Лицо высшего военного чина? Спектр? Один из списка «неприкосновенных» Организации? Неужели сама Организация? Дерьмо. Вполне похоже на правду.
Этот четырехглазый сукин сын знал, как его зацепить.
Быть может, батарианец понимал его, как никто другой: ведь у них был один создатель.
– Почему ты сам не вышибешь ему мозги, старик?
– Ты же знаешь правила Организации, парень: вначале секс – потом выпивка.
Дрелл застонал... Ему нужны были детали. Но гребаные правила были таковы, что подробности он не узнает, пока не согласится принять заказ.
Чертов же батарианец неприкрыто наслаждался, «отзеркаливая» манеру дрелла вести переговоры.
Рейвена так и подмывало послать всех троих сосать у крогана: и Арию, и четырехглазого урода, и турианскую ручную зверушку. Просто так... из-за какого-то детского ублюдочного желания всласть поржать над их прифигевшими физиономиями...
Но стоило ли это того, чтобы отказываться от погони за трофеем, оцененным в пять миллионов?
К тому же появилось необъяснимое предчувствие, что он сможет выжать из этой истории нечто более ценное, чем деньги...
Батарианец его завораживал. Точнее сказать, та часть его биографии, в которой он слетел с катушек и вырезал почти всю Организацию под корень.
Двадцать пять лет назад Грак’х был правой рукой того, кто стоял на вершине пирамиды, построенной Организацией. Все сектора Организации были подконтрольны батарианцу, а сам он брался лишь за заказы, исполняя которые, мог в полной мере применить свои способности. Теракты, ликвидация заложников и свидетелей, тотальная зачистка целых областей... Если кому-то было нужно устроить безумный кровавый пир, он нанимал Грак’ха.
В те годы у Грак’ха не было того, что принято называть стержнем, стремление к эффективности заменяло ему мораль и принципы... Его личность была цельной лишь благодаря фанатичной преданности уставу. Получи он приказ разрезать себя на кусочки, батарианец, не задумываясь, выполнил бы его. По крайней мере, так говорил учитель, а у Рейвена не было повода сомневаться в его словах.
Но дрелл видел в Грак’хе нечто большее с самой первой их встречи.
Помнил ли о ней батарианец? Узнал ли его? Дрелл сомневался. Он был тогда слишком мал, чтобы отпечататься в чьей-то памяти – ему было всего девять... у него не было даже имени, которое можно запомнить. Организация возвращала имена «своим» детям лишь после первого выполненного заказа.
5 утра... Еще целый час до начала тренировки, но он уже в зале и наблюдает за стайками рыбешек, резво снующими за стеклом... Его преследует ощущение, что он заперт в каком-то ином статичном мире... Жизнь под водой отнимает чувство времени: нет ни дня, ни ночи. Он должен следовать расписанию, чтобы считать часы и дни, невыносимо похожие друг на друга. Он спрашивает себя: «Ради чего?» – и не находит ответа. Зачем продолжать отсчет времени? Цель пребывания здесь? Есть ли вообще смысл продолжать жить?.. Не осталось ни одного желания... Но он точно знает, чего не хочет... Ему отвратительна мысль о том, что он оказался здесь лишь для служения чьим-то интересам.
Он сжимает в ладони медальон – крыло из горного хрусталя. Отец сделал для него оправу с петелькой, и теперь он может носить медальон на шее...
«Рэн, не ищи меня. Не верь в то, что я жив. Я не смог ничего исправить...» – шепчет он, сжимая медальон.
Приближающиеся шаги...
«Может, пора начать тренировку, парень?»...
Он оборачивается... Снова этот ненавистный взгляд, наполненный нескрываемым презрением... Как долго ему придется запрокидывать голову, чтобы продемонстрировать: «Мне всё равно»? Мужчина дрелл кажется ему великаном.
В следующую секунду удар опрокидывает его на пол. Он чувствует, как теплые капли скатываются из ноздрей к верхней губе.
Только не сопли ... пусть это будет кровь...
Качаясь, он поднимается на ноги... рука вытирает жидкость, и он с удовлетворением отмечает – она красного цвета...
«Ничего личного. Это просто разминка, Каллахад. Ведь это твое родовое имя?». Мужчина старается произнести это безразлично, но в его голосе проскальзывает плохо скрываемая злость.
Это неправильно, никто не должен произносить это имя здесь. Поэтому он отказался от него... Организация дала ему такое право... Каллахады не склоняются ни перед кем.
«У меня нет имени...» – успевает произнести он, прежде чем очередной молниеносный удар отбрасывает его к стене... Он соскальзывает по ней, гадая: рисует ли сейчас его затылок кровавую черту на стекле...
«Плохая реакция. Ты даже не попытался увернуться», – констатирует мужчина. – «Думаешь, новое имя перечеркнет всю ту мерзость, что устроили твои предки? Это был геноцид собственной расы. Но ты же, вижу, не понимаешь пока значение этого слова? Я объясню...»
Удар приходится в солнечное сплетение... Он снова на коленях, задыхается, чувствуя, как слезы стекают по щекам... Тело больше не поддается контролю, рефлексы взяли верх... Наверное, это то, что зовется «смертью»...
Он вкладывает все силы в стремление остановить предательскую дрожь тела...
«Именно это чувствовали дреллы, оставшиеся на Рахане». – В голосе мужчины слышится удовлетворение... – «Почему тот, кто уничтожил твоих родителей, пощадил тебя?».
Нет. Это не смерть.
Усмешка кривит его рот.
Смерть – это когда от тебя остается лишь горстка пепла...
Смириться? Умереть? Да он просто рехнулся.
Да, он ниже, он физически слабее, он даже не уверен, почувствует ли дрелл его удар ...
Поэтому он просто сожжет эту мразь. Своим огнем... Нужно лишь дотянуться...
От хруста собственной руки сводит челюсть... Сломана... Еще немного, и он расплачется... от боли или от собственного бессилия...
«Почему я должен отвечать за то, что произошло более двух веков назад?» – эта фраза готова сорваться с его губ. Но он лишь плотнее, до боли сжимает зубы.
Этот мир жесток: в нем сильные уничтожают слабых. Но он еще может подняться с колен, запрокинуть голову и смотреть убийце в глаза, пока его не заберет смерть. Для этого не нужно быть сильным: лишь победить страх. Поверить в то, что ты уже умер и бояться больше нечего.
У него получается... Боль перестает что-либо значить.
«Я исправлю эту ошибку», – голос дрелла совершенно спокоен,– «В тебе та же кровь: ты не знаешь, когда следует остановиться».
Это похоже на бесконечно повторяющуюся короткую видеозапись... удар, падение, кровь на ладонях... слезы... но лишь как физическая реакция на боль – душа ничего не чувствует...
Разноцветные рыбки продолжают безразлично проплывать вдоль стеклянных стен... Иногда одна выбивается из стаи и зависает перед стеклом, смотря сквозь него пустыми глазами...
С каждым разом всё труднее, но он поднимается...
Снова и снова... Повтор за повтором...
Зачем это всё? Он вновь запрокидывает голову и пытается найти ответ в глазах дрелла. В них нет ничего: ни радости, ни удовольствия, ни ненависти, ни злости, ни иной эмоции, которая смогла бы объяснить причину... Только чернота... Это глаза палача, бездушно исполняющего свою работу... ради какого-то только ему понятного высшего смысла...
Нужно было сжечь самого себя, пока была такая возможность...
Дрелл что-то говорит, но в его ушах звучит лишь стук собственного сердца... Огромный пустой статичный мир окрашивается в пульсирующий красный...
Он еще жив...
Нужно ползти... Спрятаться... найти кого-нибудь... Или хотя бы закричать...
Жажда жизни... Но он почувствовал её слишком поздно – его тело будто парализовано...
Это предел. Следующий удар будет последним.
Кто-то бросается дреллу наперерез...
Быстрые, отточенные, почти виртуозные движения... Батарианец похож на хищника, настигшего жертву. Нож, зажатый в руке, одно за другим перерезает сухожилия дрелла, лишая возможности сопротивляться, не оставляя шансов на выживание...
Тот, кто минуту назад был палачом и породил в нем предчувствие гибели, превратился в безвольную мертвую куклу. Батарианец закрывает кукле глаза...
Кровь растекается по полу, окрашивая его в цвета рассвета.
Но этот рассвет пахнет не травами, а проржавелым железом...
Самая жестокая и самая прекрасная из всех виденных им картин.
Его трясет, но уже не от страха... это чистый восторг...
«Ты живой, малыш?» – спрашивает совсем рядом низкий голос с хрипотцой.
Он узнает голос. Грак’х.
Этот батарианец никогда не оставляет в живых свидетелей. Скоро его кровь смешается с кровью мертвого дрелла.
Но он хочет жить... Неважно, сколько боли придется еще вытерпеть, сколько ненависти и презрения ощутить на себе...
Надеяться – это слабость? Он не знает ответа....
«Ты... убьешь... меня», – он хочет задать вопрос, но фраза звучит как утверждение.
«Когда подрастешь», – слышится смешок. – «Я не убиваю детей, малыш. Но и не защищаю. Ты мне ничего не должен. Просто дрелл нарушил правила. Организация запрещает убивать своих... Ну и еще он был довольно мерзким сукиным сыном...»
«Хотя, наверное, не стоит так говорить при ребенке», – добавляет он еле слышно, почти про себя.
«Но... я... жив», – кажется, это последнее, что сможет произнести он.
«“Убивать” не означает “убить”, сынок...»
Теплые руки поднимают его с пола... Ощущение легкости и невесомости забирает боль... Он будто плывет между небом и землей...
Он хочет сказать «спасибо», но более не в силах открыть рта...
...
Черт, приятель, нашел время, чтобы впасть в солипсизм. Не удивительно, что тебя разглядывают, как конченого придурка.
– Рейв, ответь, наконец, «да» или «нет», а потом, сколько душе угодно, воспроизводи в своей голове пережитые оргазмы.
Дрелл, не удержавшись, рассмеялся. Его так и распирало от желания поведать батарианцу, что в этом «оргазме» они оба приняли участие. Но такая откровенность была явно излишней.
«Что же заставило тебя предать Организацию, Грак’х? Но, что более интересно, как ты умудрился остаться цельным? Что удержало тебя от тотального разложения?»
Он чувствовал, что ответ будет более волнующим, чем история о банальной любви, в которой изжившей себя привязанностью жертвуют ради новой страсти.
– Пожалуй, я не против этой охоты, четырехглазый.
Батарианец с невозмутимой миной продолжал чего-то ждать.
Дрелл готов был взорваться. Он понимал, чего от него хочет Грак’х – четкого и прямого ответа. Его мутило от необходимости его дать. Он никогда не позволял заказчикам управлять собой и, принимая заказы, всегда делал это с ноткой одолжения.
– Черт тебя подери, ублюдок, я же не какой-нибудь хитрожопый волус. «Не против» означает, что я принимаю заказ.
Усмешки появились на лицах всех троих. Даже у турианского задрота.
Рейвен осознал, именно такое чувство испытывает хищник, обделавшийся в своей клетке в зоопарке на глазах у восторженной публики.
– Надеюсь, этот твой засранец действительно стоит пяти миллионов... Иначе ты следующий на очереди, Грак’х. Чисто из моей любви к искусству и желания стереть эту твою долбаную ухмылку.