Перелёт должен был стать первым в моей жизни. Это казалось просто фантастикой, когда я поднялся на корабль и осознал, что это не сон. Но я, разумеется, придавал значение не самому полету (хотя мысль о пугающе бесконечных просторах галактики и была волнительной), но всё же сам факт путешествия был куда важнее. Я думал о том, что я оставлю вечно хмурый Лондон с утопающими в низко висящих облаках коробками стеклянных офисов и разноцветными миражами неоновых реклам. Возможно, забуду про мерзкую школу, а потом и про ненавистный колледж, который, по иронии судьбы, и стал тем самым билетом на Тессию. Забуду про низкооплачиваемую работу в офисе ― в одном из тех, с рекламой, на которой улыбается безжизненное лицо безликого парня.

Впрочем, сейчас это было уже не так. Из-за повсеместной истерии с политкорректностью фирма принялась распространять рекламу и с азари. Идею с турианцами отсекли за ненадобностью. Думаю, это как-то связано с зубами, хотя вслух, разумеется, такое никто не мог сказать.

Нет, я определённо оставлял Лондон с удовольствием. Пожалуй, я готов бы ещё поскучать по семье, но при особо большом желании мама всегда могла бы прилететь ко мне. Отец вряд ли бы оставил работу хоть на день, но мама, когда не погружается в океаны собственных зависимостей или не проходит “СПА”, вполне может выкроить недельку или две. Если вы не поняли, то “СПА” ― это не модный курорт или спа-салон, а просто кодовое название для клуба анонимных алкоголиков.
Раз в полгода, чаще всего, конечно, после святок и встречи с бабушкой, она пакует чемоданы, перед этим хорошенько напившись столового хереса (раз уж ты планируешь больше не пить с завтрашнего дня, глупо не воспользоваться возможностью хорошенько напиться сегодня) и сматывается недельки на четыре. Иногда визит растягивается на месяцы, во время которых группы заядлых любителей виски или всё того же столового хереса рассказывают о том, как алкоголь испоганил их жизнь. Как разрушил семьи или, допустим, целые многомиллиардные компании с тысячами работников. Но я представляю, что, скорее всего, они катаются на аэросёрфе или играют в теннис, попивая между сетами протеиновые коктейли, а потом плачут по вечерам, потому что осознают, что всё это дохлый номер. Уж я-то знаю, потому что мама не первый год избавляется от своей привычки, но как-то без толку. Однажды мне надоело гадать, и я спросил у неё, чем они там занимаются все это время. Мама честно ответила, что скучают по выпивке. Больше я не спрашивал.
С отцом все гораздо запутаннее ― он трудоголик. Может быть, вы слышали о производителях искусственного мяса? Так вот он один из этих парней, которые поставляют стейки по всему земному шару. Несколько раз компания выигрывала тендеры на поставку полуфабрикатов на колонии, но убытки были колоссальные. И всё из-за брака в производстве: пара микроскопических дырочек в упаковке, и всё ― ты банкрот. Так что мой отец-трудоголик последние несколько лет судится, пытаясь восстановить свое честное имя, и как только мама отчаливает на ”СПА”, проводит всё своё время с секретаршей Ханной. Разумеется, они занимаются работой. Разумеется.
Как-то повелось у нас, семейная традиция, сводить свои хобби к слову на "голик". Алкоголик, трудоголик, сексоголик.
Правда, я еще с этим не определился.

Так или иначе, но я сидел в кресле общего салона межгалактического корабля “SpaceX”, а красивая стюардесса предлагала напитки, когда я как раз размышлял о том, что на новом месте я вполне смогу определиться со своими наклонностями. На соседнем диванчике слегка нервно причитал саларианец, забыв о том, что он не один.
― ...разобьют, не иначе, ― прошипел он с тоской и поймал мой взгляд. Несколько часов мне удавалось притворяться погруженным в музыку и свои мысли, но сейчас было без шансов ― саларианец явно хотел поговорить. ― Я плохо упаковал свои чемоданы, знаете ли. Боюсь, что СБ перероет всё и уничтожит наработки.
Он нервно улыбнулся и хлопнул себя по острым коленям, обтянутым узкими штанами. Собственно, весь саларианец состоял из острых углов и даже рожки на его треугольной голове казались шпилями. Я улыбнулся ему в ответ и что-то неопределенно промычал. Не то, чтобы я был болтливым парнем, но отреагировать на такую откровенность было нужно, и я приподнял брови в готовности слушать дальше.
― Меня уверяли, что безопасники очень аккуратные, но, знаете, я не слишком то верю ― в прошлый раз, когда я вёз с Земли боксы с реагентами, несколько были почти повреждены…
Саларианец продолжал говорить, а я на автопилоте потянулся к карману за сигаретами, но тут же отдернул руку ― дурацкая привычка. Каждый раз, когда кто-то начинал грузить меня, я курил. Но что-то мне подсказывало, что это скорее демонстрация слабости, чем способ успокоиться.
― А вы, видимо, в первый раз летите, ― внезапно перескочил на другую тему саларианец.
Я даже слегка оскорбился: перед вылетом я провёл битый час за изучением схем переходов в космопорте и устройство корабля. Мне очень не хотелось выглядеть простаком ― даже перед собой. А оказалось, что у меня так и не получилось скрыть свою глубокую провинциальность.
― Ага, ― нехотя буркнул я и поерзал в кресле.
― У вас браслет регистрации. Такой выдают только в первый раз, ― добродушно проговорил саларианец и часто закивал. Его треугольное лицо было таким узким и вытянутым, что казалось, что когда-то крепко зажало дверью. Да и весь он был неестественно узким и длинным ― совсем непохож на других саларианцев, которых мне приходилось встречать раньше. Правда, должен признаться, что раньше я редко встречал саларианцев. Азари куда чаще. Например, историю искусств у нас вела азари, и первые два курса я был влюблен в неё так, что даже не понимал, что мне нравится в ней сильнее ― то, как она вела предмет, то, какой классной она была, или то, как она выглядела. Думаю, что всё вместе, потому что на самом деле этой профессоршей был очарован весь колледж. Через пару лет до меня в конце концов дошло, что я люблю её любовь к искусству ― такую же бесконечную, как и моя собственная.
― Его нужно сохранить до конца полета, ― продолжил саларианец, и я почувствовал себя глупо. Не из-за того, что летел впервые или из-за браслета, нет. Мне стало стыдно из-за того, что я стеснялся этого. Но саларианец, кажется, не заметил моего смущения. ― Вы на Цитадель или дальше?
― На Тессию, ― проговорил я, поглядывая на стюардессу. Вот бы она подошла и дала мне причину помолчать. Но азари, на бейджике которой я разглядел красивое имя Даэрия Ахори, разносила напитки и плевать хотела, что я не хочу болтать с саларианцем.
― Тессия ― это хорошо, замечательно, ― пробормотал саларианец и внезапно хлопнул меня по руке. ― Эдон Гурни, ученый.
Я натянуто улыбнулся и потер плечо.
― Майкл Клингенберг, ― в конце концов, промолчать было бы невежливо. ― Студент.
― Летишь в один из азарийских университетов! ― догадался Эдон, и довольно закивал головой. ― Отлично! Просто превосходно! Я и не знал, что они принимают студентов с Земли.
― У них межгалактические стипендии, ― пояснил я, чувствуя даже что-то вроде гордости за себя. ― Неважно, откуда ты, нужно только сдать PKS и пройти конкурс.
― Это удобно! ― одобрительно и с явным интересом продолжил Эдно, и я почувствовал к нему что-то вроде симпатии. В конце концов, искреннее любопытство не может не подкупить ― в области науки, разумеется. ― Хотя количество кандидатов должно быть ошеломительным.
― Для того, чтобы получить шанс требуется рекомендация, а наша преподавательница как раз была из университета искусств Тессии.
― Прекрасно! ― повторил Гурни и откинулся в кресле. ― Тогда успехов в учебе, Майкл Клингенберг.
― Спасибо, ― неловко поблагодарил я и спустя пару секунд добавил: ― А вам удачи с багажом.
Саларианец снова посмурнел и занервничал, так что я пожалел, что вообще напомнил ему про его драгоценные почти поврежденные боксы. Мне стало его жалко, и я уже даже начал говорить “я уверен, что таможня будет очень осторожна с грузом”, как голос из громкоговорителя произнес:
― Дорогие пассажиры, наш корабль пришвартовывается в доках Цитадели. Для тех, кто завершает свое путешествие здесь ― наилучшие пожелания и спасибо, что пользуетесь услугами “SpaceX”. Для тех, кто продолжает наш полет ― приятного путешествия.
Голос был веселый и одновременно грубоватый, даже чуточку насмешливый, и я нехотя улыбнулся. Круто, когда люди любят свою работу.
Я поудобнее устроился в своем кресле ― ждать было еще несколько часов.

― Уважаемые пассажиры, наш корабль совершает прыжок через ретранслятор Вдовы, просим вас занять ваши места, ― проговорил капитан, и я сонно заморгал. Саларианец уже разложил своё кресло и спал, а я решил, что глупо пропускать первый в своей жизнь масс-переход. Окно иллюминатора не было закрыто, и я повернулся, пытаясь рассмотреть за стеклом огни ретранслятора. Но все было залито голубым сиянием ― смахивало на фокус иллюзиониста или что-то вроде того.
Потом, оглядываясь назад и вспоминая произошедшее, я видел это сияние, а не само падение. Да и изначально все было, кажется, совершенно обычно: масс-прыжок прошел успешно, вот только сияние не прекращалось.
― Уважаемые пассажиры… ― снова этот голос, и...

В детстве я часто летал на побережье океана во Франции. Папа снимал домик недалеко от Ла-Сьота, улетал обратно в Лондон, а мы с мамой проводили там пару месяцев лета, гуляя по Обани и купаясь в Атлантике. Это были нетипичные каникулы, потому что большинство моих одноклассников рассказывали про аэропарки или полеты на планеты-сады, где круглый год стояла жара и гостям предлагали экзотические коктейли прямо в космопорте. Наверное, это было из-за того, что школа была пафосная.
Мама же никогда не стремилась побывать где-то кроме Земли, а я… мне, собственно, было наплевать, где читать книги и щурится от солнца ― я ничем не занимался кроме рисования и прогулок. Абсолютно пустая трата времени, но мне нравились эти летние месяцы ничегонеделанья, пусть друзей у меня там и не было. Быть может, мне полюбился этот запах моря и маминых сигарет или долгие часы молчания, когда мы сидели на веранде коттеджа и слушали крики чаек. Или глубокие французские баритоны по вечерам в кафе на променаде. Или мне нравилось быть с мамой, и я почти верил в то, что алкоголизм ― вовсе не проблема.
По крайней мере в эту секунду, лежа на берегу в полудреме и слушая шум волн, я подумал, что снова где-то на берегу Французской Ривьеры, и уже хотел даже привычно собрать в ладонь теплый песок, как…
― Жив? Живой?! Да брось ты этот проклятый чемодан!
Я моргнул.
― Помогите! Сюда!
― Боштет...
И наваждение рассыпалось на осколки острой боли в руке. Кожу на лице саднило, на разбитых губах горчила кровь, и на зубах скрипел песок ― мало похоже на дю Люке.
― Не трогай, не надо! ― всё тот же грубоватый мужской голос, отдаленно знакомый, словно бы из полусна, вырывался из сотен других. ― Просто подтяни сюда, пока не рвануло…
Я глубоко вздохнул и закашлялся: пахло гарью и сожженным мясом.
― Сэр! Сэр!
Рука прикоснулась к моему плечу. Пальцы пробежались вниз к неестественно изогнутому предплечью, осторожно проверяя целостность костей, и я открыл глаза. Стюардесса-азари с красивым именем Даэрия нервно растягивала губы в улыбке ― видимо по привычке, из профессионализма ― но в глазах читался ужас.
― Не двигайтесь, ― проговорила она.
― Что… что происходит? ― я осторожно повернулся и замер, наткнувшись на остекленевший взгляд лежащего поодаль турианца. Мертвый.
― Сэр, у вас сломана рука…
Взгляд не отпускал, и мне пришлось заставить себя отвернуться. Правда, я тут же зашипел от боли. Рука и правда казалась сломанной.
― Ничего, ничего, ― проговорила азари, продолжая натянуто улыбаться. Юбка её униформы была разорвана до самого бедра, а лоб разбит. И только сейчас я заметил, что стюардесса и сама была в синей крови.
― Я в порядке, ― пробормотал я негромко, усилием воли поднимаясь. В ботинках хлюпало ― то ли от натекшей туда крови, то ли из-за того… Впрочем, я решил не думать об этом. ― Правда.
До меня начало доходить, что произошло: по всей полосе незнакомого пляжа лежали, сидели или стояли пассажиры. Некоторые, как и эта стюардесса, помогали другим, но по большому счету здесь были только те, кто летел в секторе G. В моём секторе.
Я оглянулся, пытаясь понять, как угораздило нас оказаться здесь, на берегу то ли моря, то ли океана. За спиной полого вверх уходил склон леса, хмурясь кронами незнакомых деревьев, а с другой стороны в бухте на волнах качалась спасательная капсула, из которой вытаскивали одного за другим пассажиров корабля.
― Мои исследования… мои…
Я оглянулся. Доктор-саларианец сидел на песке и раскачивался из стороны в сторону, словно китайский болванчик.
― Замолчите же! ― оборвала его женщина, вытягивая зелёные боксы от воды. Я видел такие в образовательной программе ― промышленные медицинские аптечки, которыми оснащают все земные корабли. Фирма, которая выпускает их, просто озолотилась, потому что до этого космокомпаниям приходилось закупать аптечки через Цитадель.
Женщина раздраженно откинула со лба прядь волос и резко пихнула Эдона в плечо.
― Ну же! Вставайте! Нужно помочь тем… Тем, кому еще можно.
Саларианец резко выдохнул, словно кто-то выпустил весь воздух из него, и нехотя поднялся на ноги.
― Все данные…
― Плевать, ― фыркнула женщина и рывком разорвала фиксирующую ленту первой аптечки. Я подошел ближе, заглянул в контейнер и кивнул на медигель.
― Помогите с рукой, и я… ― подобрать слово я так и не смог, а просто кивнул на капсулу корабля в заливе.
Женщина не стала ничего говорить, а просто выпрямилась и, пробежавшись пальцами по предплечью ― точно так же, как и стюардесса до этого ― вдруг резко рванула на себя мою руку. Я взвыл от боли, согнувшись пополам, из глаз брызнули слезы, но спустя мгновение руку стало отпускать. Было больно, но уже не настолько, чтобы баюкать запястье у груди.
― Какого черта?! ― прорычал я.
― Давай, давай, иди туда! ― не обращая на меня внимания, кивнула на капсулу женщина. ― Иди, не стой же!
И она сама поспешила к лежащему на земле турианцу, около которого суетился подросток.
― Он не дышит! Слышите…
Я побежал к воде. Думать не получалось, потому что каждый раз, когда я позволял себе размышлять о происходящем, страх обескураживал и ослеплял. По большому счету, я был трусом, но когда-то давно я решил никому про это не говорить. И, наверное, только поэтому сейчас я не убежал в этот дурацкий лес с криками отчаяния, а выбрал более действенное средство: что-то делать. Быть полезным.
Ноги сами двигались, по инерции, как-то смешно и нелепо заходя в воду. Волны были достаточно большие, и мне приходилось подпрыгивать, чтобы поскорее добраться до капсулы. Я снова услышал голос, который разбудил меня,и я понял, откуда уже знаю его ― кричал, отдавая приказы, высокий бородатый мужик в изорванном мундире капитана корабля. Это его голос я слышал перед стыковкой с Цитаделью.
Рядом с ним были другие пассажиры, которые уже оттащили всех пассажиров и теперь сплавляли по воде какие-то ящики.
― Я могу помочь? ― ветер с залива относил крики в сторону, и все голоса смешивались в одну сплошную какофонию звуков, но мужчина с бородой услышал меня и обернулся. У него тоже была рассечена бровь, и белая рубашка пропиталась кровью от воротника до живота.
― Держите, ― крикнул он, с силой отпихивая в мою сторону один из ящиков. ― Мы почти всё вытащили! Нужно помочь тем, кто на берегу!
Азари, стоящая на краю люка, перекинула ещё один ящик и прыгнула в воду. Поднялся фонтан брызг, и я заморгал.
― Это всё, но остались еще терминалы, ― проговорила она, глядя то на меня, то на парня с бородой.
― Их надо вытягивать вместе с капсулой, ― покачал головой бородатый. ― Или не вытягивать вовсе, а просто загерметизировать её.
― И вызвать помощь, ― азари подхватила один контейнер, а другой принялась толкать биотикой.
― Давай, там ещё куча раненых, ― проговорил капитан, и я тоже схватил контейнер и потащился к берегу. Брызги солёной воды попадали в глаза, и я моргал, стараясь не думать. Впрочем, это получалось без труда.
Мужчина вытянул контейнеры, махнул азари в одну сторону, а сам побежал в другую ― к лежащему на земле турианцу.
― Дерьмо, дерьмо, дерьмо…
Я потянулся к карману и вытянул размокшую пачку сигарет. На уши давили звучащие отовсюду стоны и крики. Я чувствовал, как запах гари от капсулы доносится с залива. Видел кровь на песке и упрямо пытался достать дрожащими пальцами сигарету ― они все превратились в кашу.
Корабль потерпел крушение на какой-то планете. Мы были одни.
― Дерьмо.